Последняя судорога самодержавно-помещичьей системы (преобразования П.А. Столыпина через призму ленинских оценок)

А. Ф р о л о в

Автор

Фролов Александр Константинович, социальный философ и политолог, обозреватель газеты «Советская Россия»

Аннотация

Подробно-текстологически воспроизводя характеристику политических и экономических преобразований П.А. Столыпина, развернутую в произведениях В.И. Ленина периода завершения революции 1905—1907 гг. и послереволюционной реакции, автор пытается показать актуальность соответствующих оценок применительно к «реанимации» столыпинских подходов в деятельности нынешнего российского государства.

Ключевые слова

«П.А. Столыпин», «столыпинская аграрная реформа», «третьеиюньский переворот», «В.И. Ленин», «помещичье землевладение», «хутора и отруба», «крестьянская община», «аграрный бонапартизм», «аграрная программа социал-демократии», «частная собственность на землю», «национализация земли», «национальный лидер».

От редакции

Столыпинская аграрная реформа довольно обстоятельно рассматривалась в существенных фрагментах ряда материалов журнала. В обозримой ретроспективе это касается прежде всего статьи В.В. Куликова «О частной собственности на землю и смысле референдума» в № 3 за 2000 г., исходный пассаж первого раздела которой («Действительные уроки столыпинской реформы») таков: «Столыпинская аграрная реформа сохраняла помещичье землевладение в качестве опоры сельского хозяйства, что и позволило В.И. Ленину отнести ее к «прусскому пути» (с. 54). А в «аграрном» разделе статьи Л.Б. Резникова и А.Ю. Мелентьева «Нынешняя реформа и нэп: итоги и уроки аналитического сопоставления» в № 4 за 2003 г. по поводу соответствующих преобразований, во-первых, отмечалось следующее: «Для реализации главной цели реформы Столыпина — сохранения помещичье-землевладельческого класса (дворянства) — требовалось решить двуединую задачу: создания классово близкого капитализирующемуся дворянству союзника в лице фермерского (кулацкого) сословия, с одной стороны, и классово зависимой страты наемных работников (батрачества) в лице полностью или частично обезземеленного и не способного к самостоятельному хозяйственному воспроизводству крестьянства, — с другой. Понятно, что ее решение могло быть достигнуто лишь при интенсивной дифференциации крестьянства, которой, однако, препятствовала сохранявшаяся крестьянская община, и ее разрушение пришлось включить в число приоритетных акций реформы. Отсюда и замысел обеспечения выхода крестьян с наделами из общины, их перевода из системы общинно-передельного уравнительного пользования землей в режим наследственного (подворного) владения ею. Факты таковы, что этот замысел не стал новацией самого Столыпина: идея выкристаллизовалась и была сформулирована еще в 1903 г. в трудах созданного годом ранее под председательством Витте «Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности». На счет Столыпина в этом отношении следует отнести необыкновенный напор, с которым он проводил данную идею в жизнь (говоря современным языком, — в духе мощно «пиар»-обеспеченной «шокотерапии»), опираясь в числе прочего на массовый террор против крестьян, сопротивлявшихся выделению земельных участков из общинных фондов, равно как и против политических противников и оппонентов реформы. «Если будет когда-либо издан сборник речей Столыпина в первой, второй и третьей Думе, то всякий читатель подумает: «Какой либеральный государственный деятель», и одновременно никто столько не казнил, и самым безобразным образом, как он, Столыпин, никто не произвольничал так, как он, Столыпин, и все сопровождая самыми либеральными речами и жестами» (В и т т е С. Ю. Избранные воспоминания. — М.: Мысль, 1991. — С. 545)» (с. 15).
Во-вторых, — указывалось на «печальные экономические результаты» реформы и ее «социальные результаты, ставшие важнейшей предпосылкой Октября-1917»: «Действительно, среднегодовой рост производства пшеницы в 1911—1915 гг. по отношению к 1901—1905 гг. составил 12%, ржи — 7% (это корреспондировалось с расширением посевных площадей). Животноводство же просто оказалось в кризисе. На 100 человек сельского населения в 1905 г. и в 1913 г. соответственно приходилось: лошадей — 25 и 23; крупного рогатого скота — 39 и 35; свиней — 11 и 10. За трехлетие 1911— 1913 гг. общее поголовье скота уменьшилось с 188,6 млн. до 173,3 млн. голов. Знаковым результатом столыпинской реформы явился голод, охвативший в 1911 г. многие губернии России и до 30 млн. крестьян. Таким образом, все усилия по консервации помещичьей системы и насаждению фермерства, сопровождавшиеся массированной пропагандой преимуществ «нового землеустройства», увенчались экономическим и социальным провалом. Опыт и итоги столыпинской реформы подвели крестьянство, да и все население страны, по меньшей мере, к двум принципиальным выводам. К тому, во-первых, что «укрепление» земельных наделов в частную собственность с соответствующим правом их купли-продажи заключает в себе реальную угрозу утраты земли большинством ее владельцев (что и случилось на практике с 1,2 млн. вышедших из общины крестьян, по разным мотивам продавшим свои наделы). К тому, во-вторых, что экономический и социальный прогресс села принципиально невозможен при широкомасштабном помещичьем землевладении, воспроизводящем реликты средневекового хозяйствования» (с. 15—16).
В-третьих, — с сожалением констатировалась актуализация в современной России не только первого, но и второго из указанных выводов, подтверждаемая уже многочисленными в начале 2000-х годов примерами формирования как новых безземельных крестьян, так и новых помещиков-землевладельцев. Речь, таким образом, шла о том, что начатый в первом и энергично продолженный во втором постсоветском «политическом цикле» курс на развитие и увековечение частноземельной собственности означал «некое новейшее издание столыпинской реформы с той разницей, что последняя нацеливалась на сохранение класса землевладельцев-помещиков, его адаптацию к капиталистической эволюции, а ныне имеет место воссоздание этого класса; общность же обеих реформ состоит в их осуществлении на основе массового обезземеливания крестьянства, вынуждаемого «добровольно» продавать свои земельные участки» (с. 15). В развитие этого тезиса прогнозировалось, что «грядущее сосредоточение земли в руках крупных частных собственников окажет тормозящее воздействие на народнохозяйственное развитие. Огромные средства, которые при отсутствии частнособственнической монополии на землю могли бы использоваться для прогресса сельскохозяйственного и промышленного производства, будут непроизводительно затрачиваться агропредпринимателями либо на покупку земельных участков у их собственников, либо на выплату земельной ренты частным арендодателям. Неизбежным следствием станет рост в народном хозяйстве производственных издержек и цен, что крайне отрицательно скажется как на жизненном уровне большинства населения, так и на конкурентоспособности отечественного производства. Зачем, спрашивается, гальванизировать средневековый феномен — помещичьи латифундии, от которых страдают даже страны, имеющие длительную историю капиталистического развития? Как правообеспечение реставрации явлений феодального характера сопрягается с реализацией сформулированной в одном из президентских посланий задачи воплощения в законодательстве «самых современных представлений о методах регулирования земельных отношений»?» (с. 16).
В-четвертых, — подчеркивалось, что упомянутые «современные представления» (декларирование приверженности к коим, мягко говоря, плохо сопрягается с симпатиями «нацлидера» к столыпинским и белогвардейским традициям) суть реакция на уроки исторического и текущего опыта мирового и отечественного агроразвития, а «один из этих уроков таков: наилучший механизм рыночной аллокации земли (причем не только сельхозназначения, но и других категорий) — базируемый не на частной, а на государственной собственности на землю. Что касается конкретных форм организации земельных отношений на основе госсобственности, то здесь, разумеется, возможны и необходимы различные варианты арендного землепользования, но важно выделить их общие обязательные моменты. Это, во-первых, эффективное законодательное регулирование, призванное обеспечить, с одной стороны, многообразие целевого применения земли в соответствии с общественными нуждами, а с другой, — сохранение и воспроизводство земельного богатства. Во-вторых, — аккумулирование на общегосударственном уровне земельной ренты, исключающее возможность ее частного присвоения, что гарантирует существенное увеличение финансового потенциала общества, обращаемого на развитие народного хозяйства и решение социальных проблем» (с. 16—17).
 Кстати, напомнить в заключение: предлагавшаяся большевиками в качестве альтернативы столыпинской реформе национализация земель, категорическое неприятие которой есть один из предметов демонстративных «объятий» нынешних доморощенных ревнителей радикального либерализма со Столыпиным (очередная попытка «поженить» с ним «ио» председателя первого постсоветского правительства представлена в следующем опусе главного «нацлидерского» подрядчика в области изготовления стратегических программ социально-экономического развития России: М а у В. Судьба реформаторов // Ведомости. — 2011. — 6 сентября), — эффективная мера антифеодально-капиталистической направленности. Этот тезис идеологов восходящей буржуазии был всесторонне и нюансиро-ванно аргументирован К. Марксом, указавшим, однако, и на две причины, по которым такой национализации не произошло даже в Англии: «Земельный собственник, исполнявший в древнем и средневековом мире столь существенные функции в производстве, является в промышленном мире бесполезным наростом. Поэтому радикальный буржуа... теоретически приходит к отрицанию частной собственности, которую ему хотелось бы превратить в форме государственной собственности в общую собственность класса буржуазии, капитала. Однако на практике у него не хватает храбрости, так как нападение на одну форму собственности — на одну форму собственности на условия труда — было бы очень опасно и для другой формы. Кроме того, буржуа сам себя территоризировал» (М а р к с К., Э н г е л ь с Ф. Соч. 2-е изд. — Т. 26. — Ч. II. — С. 39). — Прим. главного редактора.

Список источников

  1. Л е н и н В. И. Полн. собр. соч. 5-е изд. Т. 20. — С. 333 (далее выдержки из ленинских произведений также даются по пятому изданию). Эта формула «закольцовывает» названную статью, начинающуюся так: «Умерщвление обер-вешателя Столыпина совпало с тем моментом, когда целый ряд признаков стал свидетельствовать об окончании первой полосы в истории русской контрреволюции» (там же. — С. 324).
  2. Л е н и н В. И. Полн. собр. соч. Т. 20. — С. 329. См. также написанную год спустя, уже в ситуации нарастания нового революционного подъема, статью «Последний клапан», опубликованную в 22-м томе пятого издания ленинских сочинений.
  3. Л е н и н В. И. Полн. собр. соч. Т. 20. — С. 329.
  4. Л е н и н В. И. Полн. собр. соч. Т. 16. — С. 350—351.
  5. В и т т е С. Ю. Воспоминания. — М.,1960. — С. 358.
  6. Ф р о л о в А. По рецептам Говорухо-Отрока (в связи с 95-летием Февральской буржуазно-демократической революции и с очередной сменой «политических циклов» в постсоветской России) // Российский экономический журнал. — 2012. — № 1
  7. Л е н и н В. И. Полн. собр. соч. Т. 17. — С. 344—345.
  8. Л е н и н В. И. Полн. собр. соч. Т. 16. — С. 416.
  9. Л е н и н В. И. Полн. собр. соч. Т. 16. — С. 416—418.
  10. М а р к с К., Э н г е л ь с Ф. Соч. 2-е изд. Т. 19. — С. 404—405.
  11. Л е н и н В. И. Полн. собр. соч. Т. 17. — С. 274.
  12. М а р к с К., Э н г е л ь с Ф. Соч. 2-е изд. Т. 19. — С. 410.
  13. Л е н и н В. И. Полн. собр. соч. Т. 6. — С. 344.
  14. Л е н и н В. И. Полн. собр. соч. Т. 17. — С. 273—274.